ТЕХНО
6 мин

От локального надзора к тотальному наблюдению. Как эволюционируют практики цифрового контроля

Надзор был присущ государствам с самого момента их возникновения — в первую очередь для того, чтобы собирать налоги и предотвращать бегство населения с контролируемой территории от того же сбора налогов и воинской повинности. В Древнем Риме составляли списки мужчин, годных к военной службе, — эквивалент современной переписи населения или военного реестра. Переписи предположительно проводились и в Древнем Египте, а самая ранняя перепись, материальные свидетельства которой сохранились, прошла в Китае во 2 году до н. э.

Впрочем, большую часть истории сбор данных, необходимых для осуществления контроля, носил нерегулярный и преимущественно локальный характер, а систематически стал практиковаться только в эпоху национальных государств и индустриализации со строительством железных дорог и прокладкой телеграфных линий. Надзор окончательно принял знакомую нам форму во время Первой мировой войны: именно тогда появились современные заграничные паспорта и институт виз, чтобы сдерживать неконтролируемые миграционные потоки и бороться со шпионажем. Сегодня же достижения микроэлектроники и компьютеризация позволяют непрерывно

Подходы к истории и природе надзора: Фуко и Гидденс

Начало обширной дискуссии о природе надзора было положено вышедшей в 1975 году работой Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы». Фуко описывал государственную власть как паноптикон, проект идеальной тюрьмы английского философа Иеремии Бентама, который тот составил в годы, проведенные за работой в России у Григория Потёмкина. По задумке Бентама, паноптикон представлял собой цилиндрическое здание, за стеклянными перегородками которого заключенные не имели возможности скрыться от взора стоящего в центре стражника. Анализируя устройство армии, тюрем, фабрик, школ и других учреждений, Фуко показывал, как через переход государства от прямого насилия к дисциплинарным практикам меняются все составляющие социальной жизни. По Фуко, такие дисциплинарные учреждения, как армия или фабрика, стимулируют уже само общество вовлекаться в надзор, клеймя отступников от норм и всё больше захватывая частную жизнь индивида.

Слабым местом такого подхода выступает полная концентрация на власти в её самых негативных аспектах и пренебрежение такими экономическими сторонами надзора, как распределение, обмен и потребление.

Десять лет спустя британский социолог Энтони Гидденс в книге «The Nation-state and Violence» разделил надзор на практики по сбору персональных данных и практики контроля над деятельностью индивида, подчеркивая необходимость рассматривать надзор как независимый источник власти и основополагающий феномен модерна наряду с промышленным капитализмом и государственной монополией на насилие. По Гидденсу, накопление кодифицированной информации важно не столько с точки зрения ее использования для контроля, сколько для хранения и администрирования.

Подобно тому, как письменность позволила по-новому передавать и сохранять информацию и существенно расширила границы представлений о пространстве и времени в прежде устных культурах, практики бюрократического надзора — сбор сведений о рождениях, заключении браков, смертях, перепись населения, налоговая отчетность и т. д. — позволили в XIX веке сплотить разрозненные группы населения в национальные государства, организовать гораздо более сложные производственные цепочки и многократно увеличить объемы международной торговли.

Гидденс хоть и признает репрессивный потенциал надзорных механизмов, но предлагает рассматривать надзор не как исключительное зло, а как нейтральный и во многом децентрализованный феномен, без которого администрирование современных сложноустроенных обществ и в целом их существование были бы невозможны.

Таким образом, традицию изучения надзора можно разделить на «паноптическую», восходящую к Фуко и рассматривающую надзор исключительно в репрессивном ключе, как проявления власти и принуждения, и «непаноптическую», больше опирающуюся на социологическое знание и избегающую ангажированности.

Человеческий опыт как топливо «надзорного капитализма»

Американский экономист Карл Поланьи в «Великой трансформации» утверждал, что рыночную экономику и национальные государства нельзя рассматривать по отдельности. Их как единое явление следует именовать рыночным обществом, в рамках которого институционально разделилось экономическое и политическое, а труд, земля и деньги коммодифицировались, став «фиктивными товарами», поскольку эмпирическому определению товара на продажу не поддаются.

Шошанна Зубофф в книге «Эпоха надзорного капитализма», дополняя теорию Поланьи, пишет, что «надзорный капитализм» вводит четвертый фиктивный товар — человеческий опыт. Данные, обрабатываемые на вычислительных мощностях корпораций, используются, чтобы прогнозировать поведение пользователей и продавать эти прогнозы рекламодателям. После того как в 2000 году лопнул «пузырь доткомов» и стоимость появившихся в 90-е IT-компаний в разы упала, Google стал срочно искать новые пути заработка. В итоге компания обучила свою поисковую машину актуализировать результаты выдачи на основе пользовательских данных.

Зубофф называет этот процесс «реинвестированием поведенческой стоимости», когда во время поиска образуется еще и «поведенческий излишек», идея монетизации которого в итоге и привела Google к главенствующему положению в отрасли. При этом автор обращает внимание на беспрецедентную природу и логику «надзорного капитализма», в которой императив прогнозирования подчинил себе логику максимизации прибыли и минимизации издержек.

Сара Уэст, развивая схожую теорию «капитализма данных», однако, полемизирует с Зубофф относительно того, насколько беспрецедентным является капитализм в его новом изводе. По ее мнению, использование данных для извлечения прибыли не ново — к примеру, голландская Ост-Индская компания еще в конце XVII века проводила переписи населения в своих колониях в Юго-Восточной Азии с целью повысить уровень управления и упростить контроль. В нынешнем же виде использование персональных данных для нужд капитала и маркетинга практикуется с 1950-х годов с внедрением ЭВМ, а к 1980-м, когда распространились платежные карты с магнитной полосой, сбор данных в значительной степени автоматизировался.

Например, cookie-файлы изначально задумывались для того, чтобы сайт мог запомнить посетителей и собирать на онлайн-площадках товары в корзину, однако на практике их стали использовать для таргетированной рекламы еще до кризиса доткомов, после перегрева которого подобное перепрофилирование технологий просто стало значительно заметнее.

«Общество контроля» и эпоха непрерывного наблюдения

Генезис практик современного надзора можно проследить и в организации военного дела. Помимо простой необходимости в учете рекрутов, резервистов и личного состава для оценки военного потенциала, не стоит забывать, что немалая доля технологий и общественных институтов изначально были созданы для военных и в гражданской среде оказывались позже, по остаточному принципу. Современные университеты возникли в Пруссии при Фридрихе Великом для подготовки офицерского корпуса, механизм зеркальных фотоаппаратов был изобретен компанией Pentax для подзорных труб, поставляемых в японскую армию, а прообраз современных систем видеонаблюдения был разработан компанией Siemens в Третьем рейхе для контроля за пуском ракет V-2. Да и сам интернет изначально был призван обслуживать нужды армии США, где весь высокотехнологичный сектор экономики развивался в тесном сотрудничестве с военными как минимум с начала холодной войны.

На этом фоне Жиль Делез в конце 80-х писал, что на смену дисциплинарному обществу Фуко приходит цифровое «общество контроля», где развитие информационных технологий и микроэлектроники позволяет государству отходить от прямых репрессивных практик, часто ограниченных рамками институций, к непрерывному в своей незаметности наблюдению, от которого невозможно скрыться. Оплачивая карточкой продукты в магазине или проезд в метро, вводя в браузере поисковый запрос или просто гуляя по городу, то есть совершая поступки даже по своей воле, мы оставляем в руках государства и корпораций цифровой след, которым не можем распоряжаться.

Цифровой надзор, однако, вышел из тени во время эпидемии коронавируса. В последние сорок лет санитарно-эпидемиологическая инфраструктура переживала упадок. Например, в России количество больниц с 2000 по 2015 год сократилось в два раза, упав до уровня 1913 года, а количество больничных коек за тот же период уменьшилось на 27,5%, в сельской местности — и вовсе на 40%. Такие издержки рыночной оптимизации привели к проблемам, едва ли вообразимым еще в 1960-е годы во время аналогичных по своим размахам и смертности эпидемий гриппа. Власти по всему миру оказались неспособны справиться с далеко не самой смертоносной болезнью в истории человечества без социальных ограничений, следование которым во многом обеспечивалось цифровым наблюдением.

Можно с осторожностью сказать, что принудительная изоляция под непрерывным цифровым надзором заменила систему общественного здравоохранения, на поддержание которой нужно тратить значительно больше средств, чем на дроны, уличные видеокамеры и приложение «Социальный мониторинг», следившие за тем, чтобы люди не выходили из дома.

Помимо этого, цифровой надзор и коронавирус позволили биополитике под руку с удаленной работой вторгнуться напрямую в наши дома, где прежде не было смешения труда и досуга. Ничто больше не мешает биополитике стать «аретической» (от др.-греч. ἀρετή — добродетель, совершенство), по выражению социального географа Петера Линднера. Этот сдвиг выражается в том, что трекинговые гаджеты вроде фитнес-браслетов и умных часов, как и просто приложений на смартфонах, все больше будут использоваться для контроля и навязывания образа жизни, направленного на достижение совершенства. К примеру, руководство одного университета в США еще несколько лет назад обязало студентов носить фитнес-браслеты для отслеживания активности и снижало оценки, если те недостаточно двигались.

Асимметричность управления надзорными механизмами, находящимися в руках государства и корпораций без какой-либо отчетности о методах и результатах их применения обоснованно тревожит. В то же время положительные стороны цифрового надзора можно обнаружить и сегодня — например, в некоторых странах налоговая декларация каждого человека находится в публичном доступе.

Видный теоретик надзора Дэвид Лайон в книге The Electronic Eye: The Rise of Surveillance Society писал, подобно Энтони Гидденсу, что надзор следует рассматривать как независимое явление, а вопрос, приносит он больше блага или зла, зависит исключительно от того, в чьих руках находятся рычаги управления. Сегодняшняя экономическая конъюнктура приводит к тому, что посредством цифрового надзора власти замещают назревшие решения множащихся проблем, однако, как писал Лайон, в будущем у надзора как положительной практики много перспектив в обществах, основанных на равноправии и кооперации.

Пишите нам

Спасибо, что написали! Вернемся к вам на почту :)

Мы мечтаем собрать самую большую команду талантливых авторов в России. Если вы придумали идею большого текста, готовы поделиться опытом в формате колонки или стать героем нашего подкаста, напишите нам.

 

Как говорили в популярной рекламе начала 00-х: лучшие руки трудоустроим.

Имя *
e-mail *
о себе *

Читайте также