От садов на Марсе до тайных обществ. Как трансформировалась мечты об идеальном социальном устройстве

Однажды Илья Ильф записал: «В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет». В едкой характеристике отражено присущее фантастике стремление облагородить действительность, придумать некий идеал, который, скорее всего, недостижим, что роднит ее с утопией.

Термин «утопия», придуманный Томасом Мором для обозначения места, где все устроено лучше, разумнее, благороднее и справедливее, чем в известном нам мире, устоялся в XVII веке, а в следующем столетии сочинения о посещении таких мест выделились в самостоятельный жанр romans des Utopies (по определению Готфрида Лейбница) — повествования о мире, в котором хотелось бы жить автору согласно его предпочтениям (не всегда прогрессивным). К середине XIX века Земля была в целом изучена и значительно освоена, поэтому утопии, которые становились все более политизированными в связи с революционными движениями, приходилось помещать либо в будущее, либо… на соседние планеты. Новые утописты опирались на популярную в то время космогоническую (небулярную) гипотезу Канта — Лапласа, согласно которой при формировании Солнечной системы далекие от юного светила планеты остывали раньше. Из этого следовало, что, например, Венера моложе Земли, а Марс старше, поэтому на нем, возможно, обитают древние существа, обогнавшие нас на пути прогресса.

Фантасты с удовольствием ухватились за предложенную схему, и каждый по-своему представлял себе высокоразвитую цивилизацию. Скажем, литератор-историк Перси Грег в романе «Через Зодиак: история поврежденной рукописи» (Across the Zodiac: The Story of a Wrecked Record, 1880) изобразил марсиан технократами, которые прошли через череду войн и революций, победили диктатуру коммунистов и овладели сверхчувственными силами разума. В романе священника Владислава Лач-Ширмы «Алериэль, или Путешествие в другие миры» (Aleriel; or, A Voyage to Other Worlds. A Tale, 1883) на Марсе воцарилась меритократия

i

Принцип управления, предполагающий, что высшие руководящие должности должны занимать наиболее способные люди, независимо от их социального происхождения и финансового достатка. Разновидность технократической утопии. , достигнутая за счет силового объединения народов в общее государство и направления цивилизационных усилий на развитие наук. Анонимный автор книги «Политика и жизнь на Марсе. История соседней планеты» (Politics and Life in Mars. A Story of a Neighbouring Planet, 1883) считал образцом для подражания республиканскую форму правления и такие социальные завоевания марсиан, как устранение неравноправия, голода и бедности, частной собственности на воду и землю. 

Конечно, под влиянием западной фантастики российские авторы тоже пытались перенести свои мечтания о более совершенном обществе на космическую почву. К примеру, поэт и переводчик Ананий Лякидэ в романе «В океане звезд» (1892) с восторгом описывал достижения марсианских социалистов, которые избавились от войн и политической борьбы, свели вмешательство государства в дела граждан до минимума, поручив ему управление промышленностью, и освоили технологии межпланетных перелетов. 

«Нужно же, чтобы Марс посылал своих пророков или учителей и на другие планеты! — утверждал Лякидэ. — И они понемногу занесут семена цивилизации во многие уголки Вселенной… Да здравствует Марс!»

Более суровый вариант утопии предложил большевик Александр Богданов (Малиновский) в романе «Красная звезда» (1908), оказавшем значимое влияние на советскую фантастику: на его Марсе в результате всенародного восстания против попытки капиталистов завладеть последними плодородными землями на планете, превращающейся в пустыню, пришли к власти коммунисты; высыхание удалось остановить строительством разветвленной системы каналов, после чего сформировалось общество, состоящее из ответственных ученых и инженеров, комфортную жизнь которым обеспечивают «умные» машины.

Важно, что в утопии Богданова обобществлены не только средства производства и товары, но и дети. Они отделены от родителей и живут в специальных интернатах. 

«Большие двухэтажные дома с обычными голубыми крышами, разбросанные среди садов с ручейками, прудами, площадками для игр и гимнастики, грядами цветов и полезных трав, домиками для ручных животных и птиц… Толпы большеглазых ребятишек неизвестного пола — благодаря одинаковому для мальчиков и девочек костюму». 

Коммунисты полагали, что, избавив новое поколение от уз семьи, можно будет устранить архаику в межличностных отношениях.

Таким образом Марс на полвека стал своего рода путеводной звездой и символом революционного преобразования мира с целью построения лучшего общества.

Основоположник теоретической космонавтики Константин Циолковский тоже был утопистом, однако связывал путь дальнейшего развития цивилизации не с планетами, а с освоением «свободного» пространства. Он верил, что Вселенная давно населена: инопланетяне сначала благоустроили родительские миры, а затем вышли в открытый космос, где изменили свои биологические тела, приспособившись к неблагоприятным условиям новой среды обитания. 

В эссе «Монизм Вселенной» (1925) он писал:

«Они (обитаемые планеты. — Прим. ред.) стали центрами распространения совершенной жизни. Эти потоки встречались между собою, не тормозя друг друга, и заселяли Млечный путь. У всех была одна цель: заселить Вселенную совершенным миром для общей выгоды… Они (инопланетные существа. — Прим. ред.) встречали на пути и зачаточные культуры, и уродливые, и отставшие, и нормально развивающиеся. Где ликвидировали жизнь, а где оставляли ее для развития и собственного обновления». 

Важной частью мировоззрения Циолковского стала также гипотеза палеоконтакта: он полагал, что высокоразвитые пришельцы посещали Землю в прошлом и, возможно, сохранили нашу примитивную культуру в качестве питомника для выведения новых «пород космоса». Если же мы не справимся с «почетной» миссией, то будем уничтожены. 

Циолковского не слишком интересовало устройство общества, которое заселит «свободное» пространство, хотя он, как и многие предшественники, отдавал предпочтение меритократии, а идеалом жизненного уклада считал коммуну. Популярный фантаст Александр Беляев развил его идеи в повести «Звезда КЭЦ» (1936), показав преобразованную коммунистами страну и напрямую увязав установление советского порядка с выходом на межпланетные просторы.

Надо сказать, что в СССР космизм Циолковского оказался мало востребован: его философские статьи, в отличие от фантастических текстов и научных работ, были доступны лишь историкам. Хотя советские идеологи не ставили под сомнение неизбежность близящегося выхода человечества в космос, они не считали этот процесс приоритетной задачей государства. Ситуация резко изменилась в 1957 году, когда в октябре на орбиту был успешно запущен «Спутник-1», а в ноябре — «Спутник-2» с собакой Лайкой, что вызвало колоссальный резонанс во всем мире. 

Параллельно завершилась журнальная публикация романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды», который стал иллюстрацией к перспективам освоения космоса. Как и Циолковский, автор очередной утопии полагал, что Вселенная населена, но древние инопланетяне пришли к коммунизму и теперь устанавливают контакты с другими цивилизациями посредством системы связи, называемой Великим Кольцом. 

Предваряя первое книжное издание романа, Ефремов сообщал:

«Размах фантазии о техническом прогрессе человечества, вера в непрерывное совершенствование и светлое будущее разумно устроенного общества — все это так весомо и зримо подтверждено сигналами маленьких лун [искусственных спутников]. Чудесное по быстроте исполнение одной мечты из „Туманности Андромеды“ ставит передо мной вопрос: насколько верно развернута в романе историческая перспектива будущего? Еще в процессе писания я изменял время действия в сторону его приближения к нашей эпохе. Сначала мне казалось, что гигантские преобразования планеты и жизни, описанные в романе, не могут быть осуществлены ранее чем через три тысячи лет. Я исходил в расчетах из общей истории человечества, но не учел темпов ускорения технического прогресса и главным образом тех гигантских возможностей, практически почти беспредельного могущества, которое даст человечеству коммунистическое общество».

Утопия Ефремова была намерено отнесена к отдаленному будущему и оторвана от повседневности. Поэтому братья Аркадий и Борис Стругацкие, дебютировавшие в то же время, решили дать читателям более, как им казалось, достоверный вариант. В романе «Страна багровых туч» (1959), повестях «Путь на Амальтею» (1960) и «Стажеры» (1962) они представили детальное описание того, как граждане коммунистической республики будут осваивать Солнечную систему в самое ближайшее время (действие первого романа происходит в 1991 году). 

В дальнейшем Стругацкие написали цикл связанных рассказов, изданных под общим заголовком «Возвращение (Полдень, 22-й век)» (1962); в расширенной версии — «Полдень, XXII век (Возвращение)» (1967). Они исходили из принципа, что людей будущей утопии можно найти среди современников: достаточно немного усилить их положительные качества, выявить скрытые таланты, и мы увидим, как они приживутся в более совершенном обществе. При этом его движущей силой Стругацкие определили познание неведомого, что могла обеспечить только неограниченная экспансия:

«Мы уверены: коммунизм — это не жирный рай проголодавшегося мещанина и не сонно-розовая даль поэтического бездельника, коммунизм — это последняя и вечная битва человечества, битва за знание, битва бесконечно трудная и бесконечно увлекательная. И будущее — это не грандиозная богадельня человечества, удалившегося на пенсию, а миллионы веков разрешения последнего и вечного противоречия между бесконечностью тайн и бесконечностью знания». 

Утопия Стругацких, названная поклонниками «Миром Полдня», выглядела столь привлекательной, что на нее ориентировались и другие советские фантасты, внося, конечно, собственные коррективы: Кир Булычев, Георгий Гуревич, Владимир Михайлов, Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов, Евгений Велтистов, Андрей Балабуха, Ольга Ларионова. Однако сами Стругацкие чем дальше, тем больше видели в ней слабые места: было трудно обосновать, каким образом современность придет к коммунистической утопии без изменения глубинной мотивации человека. В качестве одного из вариантов решения проблемы они рассмотрели создание закрытых лицеев, где будут воспитываться строители нового мира, как показано в повестях «Гадкие лебеди» (1972) и «Отягощенные злом, или Сорок лет спустя» (1988). Впрочем, и такой подход не гарантирует успеха: один из негативных сценариев Борис Стругацкий представил в романе «Бессильные мира сего» (2003), опубликованном под псевдонимом С. Витицкий. 

Агрессивная космическая экспансия завершилась в 1970-е годы — во многом по причине того, что соседние планеты оказались непригодны для быстрой колонизации с помощью существующих технологий. Внешний космос выглядел теперь совсем другим, поэтому возникла потребность в пересмотре базовых положений коммунистической утопии.

Деконструкцией «Мира Полудня» занялось новое поколение писателей, выросших на книгах Стругацких. К примеру, Вячеслав Рыбаков в повести «Доверие» (1989) показал, как гуманное общество, пытаясь справиться с глобальным катаклизмом, превращается в диктатуру, а Святослав Логинов в повести «Я не трогаю тебя» (1990) поставил под сомнение необходимость кардинального благоустройства Земли и планет по человеческим стандартам. С критических позиций выступил и Сергей Лукьяненко в романе «Звезды — холодные игрушки» (1997): придуманная им цивилизация Геометров выглядит как жестокая карикатура на персонажей Ефремова и Стругацких — писатель справедливо указывал, что система воспитания в интернатах или лицеях, за которую держались авторы утопий, породит поколение лицемеров-индивидуалистов, беспощадных в достижении своих целей. 

Впрочем, Лукьяненко тут же предложил и свою версию утопии: в романе «Звездная тень» (1998) он описал мир абсолютной свободы, где благодаря изощренным технологиям могут исполняться сокровенные желания. Придуманная им Тень представляет собой, по сути, вынесенную на космические просторы информационную сеть, где всякий найдет нужное для себя. Более реалистичный аналог Лукьяненко представил в романах «Лабиринт отражений» (1997) и «Фальшивые зеркала» (1999): здесь свободу дает виртуальное пространство, называемое «глубиной».

В то же время Вячеслав Рыбаков попытался выстроить утопию на альтернативно-историческом материале: в романе «Гравилет „Цесаревич“» (1993) показана цивилизация, которая обошлась без мировых войн и революций, возведя в абсолют ценность человеческой жизни, поэтому достигла небывалых высот. Аналогичный подход он использовал в цикле «Евразийская симфония» (2000–2005), написанном под псевдонимом Хольм Ван Зайчик в соавторстве с Игорем Алимовым: совершенное общество сформировано на основе объединения Орды и Руси в прогрессивное государство Ордусь. К сожалению, подчеркнутая условность повествования и обращение к архаике, принятые в этих моделях, обесценивают их в качестве образа достижимого будущего.

Очевидная нереалистичность идеи изменения прошлого породила прагматический вариант, который можно назвать «конспирологической» утопией. Наиболее ярко он представлен в дилогии Романа Злотникова, состоящей из романов «Виват император!» (2001) и «Армагеддон» (2002): тайная организация бессмертных людей стремится возродить в России монархию, для чего готовит новую элиту, вмешивается в политику, а придя к власти, внедряет передовые технологии и в конечном итоге совершает рывок в космос, начав строительство галактической империи.

Вероятно, именно «конспирологическая» утопия станет надолго определяющей в этом жанровом направлении. Если мир не меняется в лучшую сторону, то, может быть, найдется тот, кто захочет изменить его, пусть даже в своем воображении. 

Потенциальная возможность выйти за пределы Земли и расселиться по другим планетам давала основания надеяться, что человечество, став «галактическим», откажется от устаревших форм взаимоотношений в пользу осознания всеобщего родства и безусловной ценности каждого. Развитие космических технологий, однако, не дало желаемого: мы столь же далеки от полетов к звездам, как и полвека назад. Интерес молодого поколения переориентирован на погружение в виртуальные пространства, предлагающие иллюзию свободы. Но звезды все еще ждут. И могут ждать целую вечность.